Объектив видеокамеры выхватил фигуры двух охотников, которые постепенно удалялись по просеке в глубину леса.
Вдруг один из них остановился и, посмотрев в мою сторону, крикнул: «Догоняй!» призывно махнув рукой.
Быстро положив камеру в футляр, я поспешил за своими друзьями, которые сильно оторвались вперёд. Когда я пересёк на половину глубокий, стремительный ручей, мне захотелось остановиться; я был зачарованный его красотой!
Пропитанные прошлогодней листвой и оттаявшей землёй тёмные струи, весело журча, несли вперёд нескончаемую массу воды, заставляя меня упираться и держать равновесие. Вокруг ощущался непередаваемый аромат наступившей весны, будоража кровь и заставляя лёгкие полной грудью вдыхать этот стойкий запах пробуждающегося леса! Вихрь эмоций переполнял мою душу! В них была и радость, и восторг, и возбуждение, и огромное, наполненное счастьем чувство присутствия на празднике зарождающейся жизни! Так бы и стоял, впитывая в себя силу, щедро даваемую матерью природой, но стихшие шаги моих компаньонов заставили ноги идти вперёд…
Скинув рюкзаки с плеч, и передохнув минуту, мы зажгли костёр.
Сухой еловый лапник быстро разгорелся, от него шел редкий дымок и он тихо потрескивал. А вот большие полутораметровые дрова, заготовленные ещё зимой, всё ещё сыроваты. Но и они просыхали от облизывающего их пламя, постепенно загораясь и булькая, словно закипевший чайник.
На импровизированном столе – пеньке, словно по волшебству, появляются чёрный хлеб, сало, огурчики и заваренный на моховой воде душистый чай. За разговорами время летит незаметно. Половина восьмого вечера – пора! Мы одели свитера и двинулись на подслух. Вместе дошли до болотины и разделились; Иван Александрович с Володей уходят вправо, а я прямо и чуть левее. Времени предостаточно, и я, не торопясь, иду вперёд, опираясь на слегу.
Красота! Ну, здравствуй глухариный ток! Как ты пережил зиму? Слетятся ли певцы на твою вековую сцену?
«Поживем – увидим!?»: ответил сам себе и, посмотрев на заходящее за вершины сосен солнце, двинулся дальше, утопая по колено в пропитанном водой мху.
Ещё метров триста и можно выбрать место, чтобы сесть. А вот и подходящая сосна. Не выдержав зимы, она завалилась на бок, оголив длинные корни. А жаль; я ведь в прошлом году прятался за ней, подходя к поющему петуху. Вон на той сосне он сидел, распевая свою брачную песню. Что подарит мне Бог и Диана в этом году, я не знал, но преисполненный верой в удачу затих, прислонившись к корням поваленного дерева…
Без пятнадцати девять, пора приготовиться!
Я достал камеру, и в это время первый глухарь, шумно молотя крыльями, приземлился на сосну левее меня в пятидесяти метрах. Тихо включив камеру, я начинаю снимать.
Петух «крэкнув», перелетел в мою сторону и уселся на осине. На её голых ветвях он предстал передо мной в полной красе! Раскрыв веером хвост, он прошёлся по толстой ветке, остановился, послушал, нет ли вокруг соперников или опасности и снова «крэкнул», перелетев на другую ветку осины ещё ближе ко мне!
Я в восторге! Как давно мне хотелось снять токующего глухаря, и вот, наконец, такая удача!
Покрасовавшись на осине, он перелетел на верхушку сосны, стоящей в десяти метрах от меня. Удобно разместившись, он начал склёвывать кончики хвои. В это время шум подлетающих лесных исполинов наполнил темнеющий лес звуками зарождающегося векового таинства под названием глухариный ток. Семь певцов заняли свои места у меня на виду. Только они успокоились, как сразу растворились в кронах темнеющих сосен, словно тени. Лишь грозное «крэканье» доносилось с разных сторон оповещая всех, что претенденты на сердце любимой в сборе! Мой солист, подкрепившись, перелетел на осину справа от меня и пару раз робко щелкнув, «заточил» первую песню.
Камера не видит, слишком темно! Как же жаль! Я выключил ее и решил без нее насладиться хором певцов, провожающих угасший день. Тридцать минут длился этот незабываемый концерт, пробудивший в глубине души труднообъяснимые человеческие чувства!
Когда последние звуки песни стихли, пришло время возвращаться к костру! Тихо, словно кот, ухожу я с тока в полной темноте. Перехожу болотину и медленно иду на свет, не включая фонарь.
Две тёмные фигуры сидят у костра, жестикулируя и тихо переговариваясь между собой.
- А вот и Димон! – раздаётся радостный голос Володи. – Ну, что видел?
- Видел! Даже на камеру немного снял! – счастливо улыбаясь, отвечаю я.
Достаю камеру и показываю расхаживающего по деревьям глухаря.
- А у вас, что? – задаю им встречный вопрос.
- И мы видели трёх!
- Хорошо! Значит, ток будет!
-А теперь неплохо было бы перекусить!
Картошка забурлила в котелке и, приняв в себя банку тушёнки, стала источать пьянящий аромат. Пенёк накрыт и грех не поднять пятьдесят грамм за удачу!
Мы коротали ночь у костра под ярким звёздным шатром, вдыхая аромат весеннего леса. Ветерок еле дул, словно боялся потревожить жаркое пламя потрескивающего углями костра и пропустить хоть одно слово из нашего разговора. Он - словно одинокий старец, приютивший редкого гостя, слушает и не перебивает. В разговор встревает запоздалая гусиная стая, пролетая над вершиной леса. Она устало перекликалась между собой, желая всем спокойной ночи…
Между тем, уже три часа утра – пора!
Мы взяли ружья и двинулись к току. Вот и край болотины; ребятам вправо, а я подожду, чтобы привыкнуть к темноте.
Дальше идти нужно уже без фонаря. Через несколько минут я смог увидеть сосну в двух метрах от себя; хорошо, теперь и мне пора!
Упираясь слегой в мох под водой, я медленно продвигаюсь вперёд и стараюсь не спешить, плавно вытаскивая засосавшую в мох ногу и делая не большой шаг, чтобы не хлюпать и не потревожить осторожных глухарей. Метров четыреста прохожу за час и застываю, прислонившись к сосне в ста пятидесяти метрах от вчерашнего глухаря.
Я стоял, пытаясь уловить первые щелчки проснувшегося солиста. Но первый щелчок раздался со спины в ста метрах левее места моего захода. Потом второй, и полилась песня первого глухаря у меня за спиной. Левее защелкал второй, в глубине леса третий, справа точил четвёртый, а мой словно издеваясь, молчал…
Я стоял и не знал, как поступить? Глухарь, что пел у меня за спиной уже минут пять, ни на секунду не останавливался. Мой только шелестел пером капризно прихорашиваясь, словно большая «звезда», и отказывался петь. Подойти к поющему в глубине леса глухарю и не спугнуть его было невозможно! Можно испортить всё и время потерять!
Я решаю идти к тому, что за спиной, хотя знаю, что на болотине сосенки в руку толщиной и стоят они очень редко. Однако, делать нечего; решение принято! Песня льётся за песней - ну будь, что будет!
Шаг – остановка; в такой трясине быстрее не получается! Вскоре я теряю равновесие; хорошо, что по близости сосна. Я хватаюсь за неё и чудом не падаю в воду! Предательски трещит кора под руками, и разгорячённый певец вдруг замолкает.
Воцарилась гнетущая тишина. Вдалеке слышны песни других глухарей, мой же выжидал и прислушивался, изредка щелкая. Я еле держался, растянувшись мостиком и медленно уходя под воду. Ещё десять сантиметров и вода потечёт в раскатанные болотные сапоги. Руки предательски трясутся от напряжения.
-Запой! Ну-у же! – умолял я замолчавшего глухаря, трясясь и обливаясь потом…
И как в награду: «Те-ке, те-ке, те-ке, тк-тк-тк, ч-ч-рвя, ч-ч-рвя»…
- Фу! – вырвался у меня из груди тихий вздох облегчения.
Вытянув под песню одну ногу, потом вторую, я прислонился к дереву, чтобы перевести дух. «Мошник» распелся с новой силой, и я шаг за шагом стал приближаться, стараясь заслоняться тоненькими сосёнками. Поющий глухарь всё ближе, песня всё громче, а сосны всё реже и тоньше.
- Мне бы тебя увидеть! – крутилось в моей голове.
В пятидесяти метрах толстая одинокая сосна; должно быть там прятался глухарь... Метров десять открытого пространства, а дальше - тонюсенькая ёлка, два пальца толщиной, но с пушистой верхушкой. А за ней двойная обломанная берёза – решаю направиться к ним!
Светает! Надо торопиться!
А торопиться, как раз и нельзя! Шаг под песню, ещё шаг – оборвал на втором колене! Неужели увидел? Стою, прикинувшись пнём и не дышу! Минута, две, три.
- Те-ке, те-ке, те-ке, тк-тк-тк, ч-ч-рвя, ч-ч-рвя…
- Слава Богу!
Делаю шаг, ещё один, ещё, наконец - то, берёзы! Выглядываю – вот он! Сидит на толстой горизонтальной ветке, что ближе к хвое, на нем - большое черное пятно. До него метров сорок! Но делать нечего; ведь ближе уже не подойти! Остаётся только слушать и любоваться, пока не станет светлее. Вдруг поющий глухарь с грохотом сорвался с ветки, и моё сердце вмиг оборвалось!
- Всё! Конец! – словно приговор пролетела обречённая мысль.
Но пролетев метров двадцать, глухарь приземлился на мох не далеко от меня. Заточил и, пробежав несколько метров, шумно замолотил крыльями, подлетев на пару метров. Когда он приземлился, то снова заточил, задрав голову вверх и картинно вышагивая.
Ждать, было нельзя! Медленно снимаю ружьё с плеча, под песню прицеливаюсь, и гром выстрела ставит последнюю точку в недопетой глухариной песне…
Дмитрий Васильев
(фото автора)
